Моя малышка - Страница 77

Потом много дней не могла успокоиться. Не спала по ночам, гадая, что теперь будет с Лили. Неужели Зигеры совсем перестанут уделять ей внимание, и бедная Роз станет заброшенным, неухоженным ребенком? Ну конечно, Зигеры обзавелись собственной дочерью, и маленькая Лили для них второй сорт. А вдруг больше не захотят держать в доме приемного ребенка и отправят Лили обратно в приют? Что с ней тогда станет? Не дай бог сестренку заберет какая-нибудь жуткая семейка вроде той, в которой жила я. А может, желающих удочерить Лили или взять ее под опеку так и не найдется, и сестренка останется в приюте, пока не стукнет восемнадцать, а потом ее выкинут на улицу и предоставят самой себе. Выплывай как хочешь. Кто знает, что взбредет в голову Зигерам? Представляю, как они теперь в ее сторону даже не смотрят, и бедная Лили так и бегает в грязной блузке целыми днями. И все из-за Каллы. Это имя меня буквально преследует. Калла, Калла, Калла. Противное имечко. Ненавижу его. И ее тоже. Калла испортила жизнь Лили.

Шли дни. Читала и перечитывала письмо от Лили-старшей, смотрю на фотографию, где малышка на руках у матери красуется на первом плане, а для моей сестренки едва хватило места. В отличие от других фотографий этот снимок Джозеф разрешил оставить. Даже приклеил скотчем на стену, на обои в цветочек, чтобы любовалась на «прелестную малютку» Каллу, которая отняла у моей Лили счастливое детство.

Но что я могла поделать?

Хайди

Ночь провожу в кресле-качалке, не в силах отвести взгляд от очаровательной малышки. Утром просыпается Зои. Дочка выходит из комнаты и, сонно щурясь, медленно бредет по коридору. Косится на закрытую дверь кабинета и спрашивает, где Уиллоу. Тихо отвечаю:

– Еще спит.

И снова вранье срывается с языка само собой. Откровенно говоря, про Уиллоу совсем не думаю. С тех пор, как ушла, ни разу о ней не вспоминала.

Зои отправляется в школу. День пролетает незаметно. Если не считать встречи в азиатском ресторане с Крисом, мы с малышкой весь день проводим дома. Сидим в том же кресле, которое стараюсь качать так, чтобы Руби лучше спалось. Малышка лежит у меня на коленях и почти не просыпается. Сон невинного младенца. Любуюсь крошечными глазками, носиком. Кажется, солнце едва успело взойти, и вот уже снова садится, скрываясь за небоскребами. Легкие облачка окрашиваются в насыщенно-розовый, темно-синий, цвет чайной розы. Улицы заполняются прохожими, спешащими домой с работы. Вскоре совсем темнеет. Проходят завтрак, обед и ужин. Начинает звонить телефон, потом домофон. Но идти отвечать не хочется, поэтому остаюсь на месте. Как зачарованная, смотрю на малышку, то спящую, то бодрствующую. Когда она хочет кушать, начинает тыкаться носиком в складки моего платья. Только тогда поднимаюсь с кресла-качалки и иду на кухню готовить молочную смесь. Сижу в сумерках и смотрю на прекрасные лучи закатного солнца, касающиеся личика Руби.

На часы не обращаю внимания. Не замечаю, как алюминиевая стрелка обходит круглый циферблат, показывая то на одну римскую цифру, то на другую. Слышу на лестничной площадке шаги возвращающихся с работы соседей. Сквозь щель под дверью проникают съедобные запахи. Кто-то ужинает энчиладас, кто-то запеченной курицей, кто-то свиными отбивными. Телефон снова начинает звонить, потом еще раз. Но подходить неохота. Убеждаю себя, что это просто реклама или сообщение из школы, которое нас не касается. Скажем, созывают собрание для родителей выпускников или учеников с ограниченными возможностями.

Вдруг дверь стремительно распахивается, да так резко, что ударяется о стену. В коридоре стоит Зои в розовой спортивной футболке и шортах. На ногах облепленные засохшей грязью бутсы, голени прикрывают щитки. Ярко-розовые носки до колена тоже все измазаны и нуждаются в стирке. Волосы заплетены в двойную французскую косу. Эту прическу делает всем девочкам из команды одна из особо активных мамаш. Она же сама сшила одинаковые розовые резинки – под цвет формы.

– Где. Ты. Была? – требовательным тоном выговаривает Зои, с громким стуком швыряя рюкзак на пол. Продолжая стоять в дверях, дочка испепеляет меня взглядом. Мимо проходит сосед с коробкой пиццы в руках и старательно отводит взгляд от разыгравшейся сцены. Голос Зои дрожит от возмущения. Только почуяв рядом запах пиццы, понимаю, что проголодалась.

– Думала, с тобой что-то случилось! Ты пропустила игру, – прибавляет Зои, не давая мне возможности ответить какой-нибудь отговоркой: «Забыла, что матч сегодня» или «С работы не отпустили».

Произношу лишь одно слово:

– Извини.

Звучит неискренне. Впрочем, так оно и есть. Ни капли не жалею, что пропустила игру команды Зои, потому что тогда не удалось бы провести целый день с Руби, сидя с малышкой в кресле-качалке у окна.

– Я тебе звонила, – прибавляет Зои, уперев руки в бока. На лице обиженная гримаса.

Дочка заглядывает на кухню и конечно же замечает, что ужин готовить я даже не начинала. Надо думать, обратила она внимание и на то, что я до сих пор не зажгла свет и сижу в темноте. Зои жмет на выключатель. Невольно зажмуриваюсь от яркого света. Руби начинает тихонько хныкать.

– Успокойся, моя маленькая, – нараспев произношу я. Интересно, что ее побеспокоило – яркий свет или возмущенные восклицания Зои?

– Куда ты пропала? Почему не подходила к телефону? – рявкает Зои. – До тебя было не дозвониться! И на матч не пришла! Всю игру пропустила!

Вспоминаю другие матчи, на которых присутствовала. Перед игрой и в перерывах Зои болтала с подружками по команде, а в мою сторону даже не смотрела. Вот оно, значит, как: матери мы стесняемся, но единственной, за кого не пришли поболеть родители, тоже быть не хотим. Но вслух эти соображения не высказываю. И вопрос, почему не подходила к телефону, игнорирую. Вместо этого интересуюсь: